Владимир Познер: «Я надеюсь, что Путин к власти не вернется»

Более яркой, противоречивой и загадочной персоны в истории отечественной тележурналистики не сыскать. В нем впечатляет все: от биографии до удивительной природной харизмы. Легкий, стремительный — возраст остается где-то там, «за кадром», он так же вальяжно спокоен перед небольшой университетсткой аудиторией, как и вечерами в миллионах телевизоров. «Такой же, как на экране», — отмечаешь про себя, завидуя этому чисто мужскому счастью — не бояться физической старости. И лишь потом становится понятно, что просто линза камер не способна исказить то, что не способна передать: образ давно все наперед знающего человека. Именно таким показался Владимир Владимирович Познер во время подведения итогов конкурса «ТЭФИ Регион — 2010» на конференции, посвященным проблемам развития информационного общества в России.

 — Владимир Владимирович, как вы оцениваете роль интернета в развитии современного общества?
— Интернет — это чрезвычайно важный инструмент, потому что он дает возможность человеку получить то, в чем он больше всего нуждается. Информация отосится к категории наиболее ценных вещей. В тоталитарном обществе, например, информации минимум. Может быть кто-то из вас помнит, что в советское время существовали такие учреждения, как Агентство печати «Новости», ТАСС, Гостелерадио и т. д. И у них были свои библиотеки — с газетами, журналами, в том числе и издания других стран. Называлось это «спецхран», и попасть туда могли далеко не все. Для этого вы должны были иметь специальный пропуск — право читать это все. А так это было запретно, там была информация, которую вы не должны были знать. Это характерно вообще для закрытых обществ.

Слава Богу, Россия сегодня не такое закрытое общество, хотя назвать ее открытой тоже нельзя.

Это процесс. Интернет демократичен в том смысле, что любой человек имеет доступ к информации. Но далеко не все, что там есть, является информацией.

— Многие сейчас отмечают, что доверие к традиционным СМИ утеряно. Читатели охотнее ищут информацию в блогах, социальных сетях и пр., полагая, что журалисты все равно правды не напишут.
— Почему перестают доверять журналистам? По совершенно очевидным причинам: эти журналисты, будучи независимыми, выполняют определенные задания власти или, в редких случаях, хозяев. И читатель-слушатель-зритель понимает, что это — не то, это — неправда, и отворачиваются, ищут информацию в других источниках. И это абсолюто нормальный процесс. Во времена перестройки и гласности журналисты были среди тех, кому больше всего доверяли. Сегодня мы находимся по этому показателю на очень низком уровне. Почему это произошло? Потому что многие из нас предали свою профессию.

— Есть ряд рускоязычных СМИ, где изложение новостей несколько отличается от «официальных» каналов. Тот же RTV I, «Эхо Москвы»… Но и там вы — редкий гость. Почему?
— Кому принадлежит «Эхо Москвы»? На 65% — «Газпром-Медиа». «Газпром-Медиа» кому принадлежит? «Газпрому». «Газпром» кому принадлежит? Сами понимаете. Вывод? Все, что происходит на «Эхо Москвы» — это позволено властью. Это такой клапан, чтобы пар выпустить. На самом деле, это очень цинично: чем меньше аудитория, тем больше свободы. Если газету читают три с половиной человека, вы там сможете найти какую угодно информацию. Вы знаете, какая потенциальная аудитория «Эхо Москвы»? Чуть более двух миллионов человек.

Что касается меня, то я на «Эхо Москвы» нечасто бываю. Бываю, когда я считаю, что это будет иметь хоть какой-то смысл. А вот просто так присоединять свой голос к этому разрешенному тявканью…

Извините, что я так выражаюсь… В этом нет ни смелости, ни отваги — ничего.

— Что же делать, когда на «официальных» и самых массовых телеканалах — сплошные кривые зеркала и ледовые шоу?
— Есть коммерческое, а есть так называемом общественное телевидение. Коммерческое телевидение — это бизнес. Оно направлено на то, чтобы собрать как можно больше зрителей. Чем выше рейтинг — тем дороже минута рекламного времени. Если я хочу завоевать внимание как можно большего числа зрителей, я устремляюсь на поиски как можно более общего знаменателя. Я могу делать программу, которая будет заставлять людей думать, сопереживать, размышлять, делать выводы, но, если мы занимаемся коммерческим телевидением, я этого делать не буду. Потому что большинству зрителей этого не надо — думать, размышлять и пр… Зрители хотят «про голую женщину». И любой владелец коммерческого канала выберет «голую женщину» — ради рейтинга.
В России нет общественного телевидения. Которое бы не зависело от рекламы, и не зависело от властей. Такое, например, как ВВС в Великобритании. Наличие таких каналов несколько разделяет общество, так сказать, на элиту и плебс. Потому что программы общественного телевидения не менее зрелищны, красочны и интересны, но все-таки заставляют зрителей задумываться и размышлять.
В том, что в России нет общественного телевидения, повинна власть. Я лично по этому поводу встречался с Путиным когда то, и он меня спросил: «А кто будет платить? У нас же нет денег на это». Я ему напомнил о канадском канале СВС, на содержание которого законом отведен некий процент из бюджета страны, и снижать этот процент нельзя ни под каким предлогом. Т. е. давить таким образом на канал невозможно — повысить процент можно, понизить нельзя. И назначать там никого нельзя. 

На что мне Владимир Владимирович ответил: «Ну, вы хороший человек, только наивный. Вы же понимаете: кто платит, тот и заказывает музыку».

 Я его не убедил. Мы с Горбачевым Михаилом Сергеевичем потом еще писали ему письмо, на которое получили из администрации ответ: общественное телевидение — вещь, конечно, хорошая, но — «еще рано». Вот вам всем — «еще рано».

— А как Вы относитесь к уровню профессионализма нынешних журналистов?
— Я отношусь сдержанно. Я понимаю, что в тех политических условиях, в которых работают журналисты, быть журналистом сложно. Нет открытых запретов, но есть множество известных, о которых официально не говорят. Сильно работает самоцензура. Цензуры нет, но каждый журналист знает: об этом лучше не говорить, опасно… И он уже журналистом быть не может! Упрекнуть журналистов в этом я не могу. Всегда в таких случаях вспоминаю стихи Евтушенко: «Сосед ученый Галилея, был Галилея не глупее: он знал, что вертится Земля, но у него была семья»…

Нельзя требовать от журналиста, чтобы он чем-то жертвовал всерьез только потому, что ему не дают быть журналистом.

 Потому, говоря о невысоком качестве современой журналистики, надо понимать причины. Конечно, сейчас полно продающихся журналистов. Но не стоит забывать, что и они являются заложниками той политической ситуации, которая складывается в стране последние лет 12.

— А сами Вы откуда предпочитаете новости узнавать? Современными техническими устройствами активно пользуетесь?
— Если говорить о всяких этих «айпадах» и прочее, то я не охотно ими пользуюсь — мне не в кайф, как говорится. Может быть, в силу возраста предпочитаю бумажные издания. Gerald Tribune, New York Times, ICONS — это из англоязычных; из российских — «КоммерсантЪ» и «Ведомости» — это то, что я читаю, можно сказать, религиозно. Что касается всяких Лента.ру или ЖЖ, я никогда не могу понять, откуда они берут информацию. «Говорят, что». Кто говорит? «Из хорошо информированного источника стало известно»…Я как журналист не могу это принять. Поэтому они меня мало интересуют. Я пользуюсь такими источниками, которые за много лет своего существования завоевали определенный авторитет. Я понимаю, что они тоже могут врать. Не то, что бы врать. Просто все они имеют свою определенную политическую точку зрения, я это понимаю и читаю разную прессу.

— А вам не кажется, что в последнее время власти в России стали прислушиваться к СМИ? Если раньше на критические публикации просто не обращали внимание, то сейчас стали реагировать?
— Определенные лица всегда реагировали на это, причем весьма резво. Например, Лужков, который подавал в суд на журналистов, которые его критиковали, и всегда выигрывал. Потому что суды — московские — сильно от него зависели. Власть в России традиционно не обращает внимание на СМИ. Да, сейчас происходят некоторые изменения. Произошли некоторые изменения в обществе. Я думаю, это связано с президентством Медведева, акценты сместились, возникло ощущение, что пресса существует не как инструмент власти, а играет и другую роль. Я на ваш вопрос ответил так: да, но это только первые намеки на то, что руководство страны станет обращать внимание на то, что появляется в СМИ.

— Если Путин вернется к власти, все опять встанет на прежние места?
— Я боюсь, что да, если он вернется. Но я очень надеюсь, что он не вернется.