«Он говорит, что давно не видел всех нас», - мама прятала глаза от монитора. Я уже давно поняла, что она недолюбливает Скайп: в слепую телефонную трубку врать проще.

Любящие врут чаще равнодушных. Вот и мама мне врет: про нормальное давление, про ушедшие головные боли, про то, что пронзительные судороги больше не сковывают половину ее лица. Я тоже Скайп не люблю: мне тоже трудно делать вид, что я верю.

Мы оба смотрим поверх экрана и переводим тему. Завтра к родителям приезжает папин двоюродный брат. У него есть рак четвертой степени и честный врач, который не стал врать умирающему про новые лекарства и супер-эффективные процедуры. По-деловому предложил уладить вопрос с наследованием дома и не строить планов на Рождество. 75-летний дядя оказался на редкость сговорчивым: в апреле он все-таки слетал в Париж, в июне сфотографировался у Брандербургских ворот. Выцветшая под жарким солнцем Венеция показалась ему наполненной самыми яркими красками. Он потрогал теплый мрамор флорентийских скульптур и наконец-то понял, почему они столетиями восхищают людей — камень живой.

К моим родителям дядя ехал прощаться. Он еще запланировал на осень Карловы Вары, но болезнь настояла на своем и билеты пришлось сдать. Вместо полных средневековых тайн улочек Праги его ждал убогий провинциальный автовокзал. Так бывает: родственники за 1000 км из далекого Питера приезжают в гости едва ли не по два раза в год; а папа с братом, разделенные 120 км не самого плохого шоссе, не виделись почти десять лет. Один за это время похоронил мать и женился на своей ученице на 35 лет его младше; другой ушел на пенсию и наконец-то обзавелся долгожданным внуком. Им было о чем поговорить.
Говорили долго. Смеялись, вспоминая свое босяцкое послевоенное детство. Напились. Мама то и дело убегала на кухню за свежей нарезкой, там сморкалась в салфетку, вытирала глаза и за столом пыталась садиться против солнца.

«Что мы могли ему сказать? - оправдывалась она передо мной. - Мы все прекрасно понимали, что следующий раз увидим его, лежащим в гробу. Конечно, мы все смертны. И может так случиться, что его рак окажется милостивей нашей гипертонии. Но все равно: что говорить человеку, который прощается с тобой навсегда?»

Я не знаю. Меня учили жить — работать, чтобы ни от кого не зависеть; не обманывать саму себя; не предавать; любить; заботиться о родных. Кто научит меня умирать?
Не о физической боли и немощи речь. Как уйти без сожалений — собственных и чужих?
Так не хочется знать, что кто-то будет ПОТОМ горевать: не сказал, не попросили прощения, не понял, не оценил... Но если этот кто-то придет ко мне завтра прощаться и говорить — смогу ли я его выслушать?
Смогут ли потом выслушать то же самое от меня мои дети? Как намекнуть им, что я не люблю Шуберта, что «Сольвейг» в такой ситуации был бы куда более уместным.

С каким выражением лица им это говорить? Когда? «Купи моцареллы к ужину и не забудь, что я очень благодарна тебе за наш брак — я трусиха и никогда бы сама не решилась: выходить замуж, заводить семью, рожать сына»? Или — маме: «Нажми кнопку «Сохранить как» и помни, что я очень тебя люблю»?

Наверное, надо придумать какой-нибудь статус в Скайпе. Навсегда.